Пока не передумала, типа-аушный гет по Наруто для moody flooder, маленький спойлер на после филлеров.
читать дальше
Киба трахается, как пес. Жизнерадостный, слюнявый щенок, непривиредливый и неутомимый. Он отчаянно набавляет темп, пыхтит ей в затылок, тихонечко покусывая шею тупыми клыками, и зализывает следы мягким, длинным языком. Кончая, он громко взвизгивает от восторга, вцепляется в нее руками, зубами, даже пальцами ног, и не отпускает долго-долго, подергивается внутри, дрожит и трется щекой о ее спину. Потом он вылизывает ее всю, от бровей до пяток, счастливый и благодарный, и не устает восхищаться, как чудесно она пахнет.
Акамару громко и жалобно скулит за дверью, противно скрежещет когтями по дереву. Киба поднимает голову и начинает что-то смущенно бормотать: «Ну ты же понимаешь, она же... Я тебе потом... Ну перестань, а? Мы же... » а Акамару язвительно, с подвыванием лает что-то в ответ. Она так и не научилась его понимать.
- Ты знаешь, - говорит Киба, уткнувшись холодным носом ей в плечо. – Он, когда мы делаем клон-трансформацию, он совсем как человек. Почти. Ну, с виду. Может быть, ээ...
Она качает головой, одевается и уходит. В коридоре Акамару пытается тяпнуть ее за щиколотку, но не преследует, когда ей удается увернуться. Он рвется прямиком в спальню, повизгивая, забирается в теплую смятую постель и тщательно облизывает хозяина, торопливо избавляясь от ее запаха.
Сино раздевается медленно, бледный, прямой, как палка. Он путается в застежках, роняет одежду на пол, поднимает, тщательно сворачивает, разглаживает все складочки, аккуратно укладывает на стуле.
- Я не знаю, - говорит он. – Ну зачем? Впрочем, как хочешь.
Он вытягивается на кровати, позволяя ей смотреть. Он болезненно худой, кожа не тронута загаром и усыпана темными круглыми отверстиями - вдоль ключиц, на шее, практически везде. Они вьются вдоль основных путей чакры, пульсируют, как крохотные немые рты. Насекомые высыпаются из них горстками, снуют по его рукам и груди, снова ныряют внутрь.
- Чужакам это всегда противно, - спокойно говорит он. Она кладет руку на его бедро, и жучки бегут по ее пальцам, вьются вокруг запястья, оценивая степень угрозы. Ужасно щекотно. Она не представляет, как он терпит. – У нас редко женятся на посторонних. Конечно, время от времени это необходимо, иначе клан давно бы выродился...
Он замолкает и смотрит в потолок. Тихий и неподвижный, он слишком похож на свежий труп, который жрут муравьи, и она толкает его в бок, прижимается ближе.
- Объясни мне, как, - просит она. – Я не хочу сделать им больно.
Он берет ее за руку и улыбается. Его лицо, без очков, не спрятанное в высокий воротник, кажется непристойно обнаженным по сравнению с целомудренной, нечеловеческой наготой его тела. Улыбка делает его почти красивым, и даже ошалело мечущийся по зубам жук его не портит.
- Я знаю, - шепчет он. – Не волнуйся. Ты просто - как ты любишь, а я приспособлюсь.
Сикамару любит поговорить.
Обычно он молчаливый, но с последним клочком одежды с него словно падает наложенная кем-то сковывающая печать, и он начинает говорить. Быстро, гладко, легко перескакивая с темы на тему. Она любит слушать. Они сидят лицом друг к другу, раздетые, поджав под себя голые ноги в мурашках от холода, и он говорит, говорит. Она тихо кивает, или молча хмурится, когда не может согласиться или не успевает за ходом его мысли. Рано или поздно он оборвет фразу на полуслове, отчаянно вдохнет, как перед прыжком в воду, и поцелует ее. Неловко, одними губами.
Все остальное у него получается замечательно, а вот целоваться он так и не умеет. Но ей даже нравится. Все остальные выросли слишком быстро, а Сикамару, старший по званию, ухитрился остаться мальчишкой хотя бы в этом.
- Мне хорошо с тобой, - говорит он после. Ей тоже хорошо с ним. Он планирует стратегию до секунды, и она позволяет ему вести, чутко реагируя на каждое его движение, как в бою. Все проходит идеально; каждый раз он ловко выжимает из слияния их тел чуть больше наслаждения для них обоих, используя информацию, собранную в их предыдущие встречи. Они планируют свидания на солнечные дни и занимаются любовью на крыше, и потом он лежит на спине, глядя в небо, а она наблюдает за отражениями облаков в его радужках.
- Ты замечательный друг, - говорит он. – Я очень тебя ценю. У нас так гармонично получается. Как представлю, как ужасно было бы с какой-нибудь стервой вроде этой Темари из Песка...
Она с готовностью кивает. Они отлично понимают друг друга.
Чодзи любит поговорить о Сикамару.
Он по много раз пересказывает ей все их похождения, в красках расписывает, как ловко Сикамару обхитрил врагов на последней миссии, как изящно он осадил Ино, когда та снова начала зудеть про диеты. Подробно, восхищенно объясняет, какие новые комбинации для их команды Сикамару придумал в последнее время. Какую книгу он читает, каким ходом он выиграл их очередную партию в шахматы. Она слушает, кивает и улыбается. Чодзи интересно рассказывает.
После первого раза Чодзи угощает ее чипсами, громко хрумкает сам, восстанавливая силы. Они не угомонятся всю ночь. Чодзи хватает очень надолго. Она разрешает ему есть в постели, хотя знает, что оброненные крошки вопьются ей в спину в самый неподходящий момент, а он с полным ртом рассказывает ей, как они с Сикамару на днях ходили в ресторан. У них всегда все с приключениями, в каждом обыденном деле они находят какую-то изюминку. Даже рассказ про созерцание облаков у него получается занимательным.
Они снова падают на простыни, и она обхватывает его руками, ногами, он такой крупный, что ей не удается скрестить щиколотки на его пояснице. Тяжелый, огромный, распирает ее внутри, но он всегда осторожен, движется легко и точно. Он только выглядит неуклюжим.
- Слушай, а расскажи мне... – внезапно говорит он, нависая над ней, краснеет и кусает губы. – Хотя нет. Не рассказывай.
Недзи раздевает ее, аккуратно и благоговейно, усаживает в кресло и опускается на колени меж ее ног. Он никогда не раздевается сам, даже не снимает налобник. Он не прикасается к ней больше нигде, только там, губами, языком. Тщательно вылизывает каждую складочку, целует, целует, выписывает сложные кандзи кончиком языка, как мягкой кисточкой. Он не сбивается с ритма, даже когда она извивается в оргазме, стискивая бедрами его голову. Он дышит на нее, жарко и влажно, и снова целует, и продолжает ласкать, долго-долго, пока она не отстранится, насыщенная и измученная.
Они не разговаривают. Не о чем, собственно.
Сакура приходит поздно ночью, раздевается в темноте, стаскивает платье через голову, тихо ныряет под одеяло. Сакура любит верховодить в постели, и она позволяет ей, радостно и благодарно, податливо раскрывается ей навстречу, прижимается тесно, всем телом. Уроки медицины делают чудеса – от манипуляций с чакрой перед глазами взрываются фейерверки, и Сакура довольно улыбается, поглаживает ее ловкими тонкими пальцами, щекочет языком соски, целует в губы, так нежно, так хорошо, так сладко.
С ней лучше, чем с мальчишками, но в общем-то и гораздо хуже тоже. Потому что они обе знают правду, потому что Сакуру мучает такая же злая тоска, каждый день, каждый час, и они прекрасно понимают, что это не заглушить даже самыми страстными ласками, как ни старайся. Но вместе немножко легче, и это все-таки лучше, чем ничего.
- Он обязательно вернется, - шепчет Сакура в темноту. – Вот увидишь. Они оба вернутся.
Хината кивает, прижимается лицом к теплой груди подруги и плачет, плачет, плачет.
читать дальше
Киба трахается, как пес. Жизнерадостный, слюнявый щенок, непривиредливый и неутомимый. Он отчаянно набавляет темп, пыхтит ей в затылок, тихонечко покусывая шею тупыми клыками, и зализывает следы мягким, длинным языком. Кончая, он громко взвизгивает от восторга, вцепляется в нее руками, зубами, даже пальцами ног, и не отпускает долго-долго, подергивается внутри, дрожит и трется щекой о ее спину. Потом он вылизывает ее всю, от бровей до пяток, счастливый и благодарный, и не устает восхищаться, как чудесно она пахнет.
Акамару громко и жалобно скулит за дверью, противно скрежещет когтями по дереву. Киба поднимает голову и начинает что-то смущенно бормотать: «Ну ты же понимаешь, она же... Я тебе потом... Ну перестань, а? Мы же... » а Акамару язвительно, с подвыванием лает что-то в ответ. Она так и не научилась его понимать.
- Ты знаешь, - говорит Киба, уткнувшись холодным носом ей в плечо. – Он, когда мы делаем клон-трансформацию, он совсем как человек. Почти. Ну, с виду. Может быть, ээ...
Она качает головой, одевается и уходит. В коридоре Акамару пытается тяпнуть ее за щиколотку, но не преследует, когда ей удается увернуться. Он рвется прямиком в спальню, повизгивая, забирается в теплую смятую постель и тщательно облизывает хозяина, торопливо избавляясь от ее запаха.
Сино раздевается медленно, бледный, прямой, как палка. Он путается в застежках, роняет одежду на пол, поднимает, тщательно сворачивает, разглаживает все складочки, аккуратно укладывает на стуле.
- Я не знаю, - говорит он. – Ну зачем? Впрочем, как хочешь.
Он вытягивается на кровати, позволяя ей смотреть. Он болезненно худой, кожа не тронута загаром и усыпана темными круглыми отверстиями - вдоль ключиц, на шее, практически везде. Они вьются вдоль основных путей чакры, пульсируют, как крохотные немые рты. Насекомые высыпаются из них горстками, снуют по его рукам и груди, снова ныряют внутрь.
- Чужакам это всегда противно, - спокойно говорит он. Она кладет руку на его бедро, и жучки бегут по ее пальцам, вьются вокруг запястья, оценивая степень угрозы. Ужасно щекотно. Она не представляет, как он терпит. – У нас редко женятся на посторонних. Конечно, время от времени это необходимо, иначе клан давно бы выродился...
Он замолкает и смотрит в потолок. Тихий и неподвижный, он слишком похож на свежий труп, который жрут муравьи, и она толкает его в бок, прижимается ближе.
- Объясни мне, как, - просит она. – Я не хочу сделать им больно.
Он берет ее за руку и улыбается. Его лицо, без очков, не спрятанное в высокий воротник, кажется непристойно обнаженным по сравнению с целомудренной, нечеловеческой наготой его тела. Улыбка делает его почти красивым, и даже ошалело мечущийся по зубам жук его не портит.
- Я знаю, - шепчет он. – Не волнуйся. Ты просто - как ты любишь, а я приспособлюсь.
Сикамару любит поговорить.
Обычно он молчаливый, но с последним клочком одежды с него словно падает наложенная кем-то сковывающая печать, и он начинает говорить. Быстро, гладко, легко перескакивая с темы на тему. Она любит слушать. Они сидят лицом друг к другу, раздетые, поджав под себя голые ноги в мурашках от холода, и он говорит, говорит. Она тихо кивает, или молча хмурится, когда не может согласиться или не успевает за ходом его мысли. Рано или поздно он оборвет фразу на полуслове, отчаянно вдохнет, как перед прыжком в воду, и поцелует ее. Неловко, одними губами.
Все остальное у него получается замечательно, а вот целоваться он так и не умеет. Но ей даже нравится. Все остальные выросли слишком быстро, а Сикамару, старший по званию, ухитрился остаться мальчишкой хотя бы в этом.
- Мне хорошо с тобой, - говорит он после. Ей тоже хорошо с ним. Он планирует стратегию до секунды, и она позволяет ему вести, чутко реагируя на каждое его движение, как в бою. Все проходит идеально; каждый раз он ловко выжимает из слияния их тел чуть больше наслаждения для них обоих, используя информацию, собранную в их предыдущие встречи. Они планируют свидания на солнечные дни и занимаются любовью на крыше, и потом он лежит на спине, глядя в небо, а она наблюдает за отражениями облаков в его радужках.
- Ты замечательный друг, - говорит он. – Я очень тебя ценю. У нас так гармонично получается. Как представлю, как ужасно было бы с какой-нибудь стервой вроде этой Темари из Песка...
Она с готовностью кивает. Они отлично понимают друг друга.
Чодзи любит поговорить о Сикамару.
Он по много раз пересказывает ей все их похождения, в красках расписывает, как ловко Сикамару обхитрил врагов на последней миссии, как изящно он осадил Ино, когда та снова начала зудеть про диеты. Подробно, восхищенно объясняет, какие новые комбинации для их команды Сикамару придумал в последнее время. Какую книгу он читает, каким ходом он выиграл их очередную партию в шахматы. Она слушает, кивает и улыбается. Чодзи интересно рассказывает.
После первого раза Чодзи угощает ее чипсами, громко хрумкает сам, восстанавливая силы. Они не угомонятся всю ночь. Чодзи хватает очень надолго. Она разрешает ему есть в постели, хотя знает, что оброненные крошки вопьются ей в спину в самый неподходящий момент, а он с полным ртом рассказывает ей, как они с Сикамару на днях ходили в ресторан. У них всегда все с приключениями, в каждом обыденном деле они находят какую-то изюминку. Даже рассказ про созерцание облаков у него получается занимательным.
Они снова падают на простыни, и она обхватывает его руками, ногами, он такой крупный, что ей не удается скрестить щиколотки на его пояснице. Тяжелый, огромный, распирает ее внутри, но он всегда осторожен, движется легко и точно. Он только выглядит неуклюжим.
- Слушай, а расскажи мне... – внезапно говорит он, нависая над ней, краснеет и кусает губы. – Хотя нет. Не рассказывай.
Недзи раздевает ее, аккуратно и благоговейно, усаживает в кресло и опускается на колени меж ее ног. Он никогда не раздевается сам, даже не снимает налобник. Он не прикасается к ней больше нигде, только там, губами, языком. Тщательно вылизывает каждую складочку, целует, целует, выписывает сложные кандзи кончиком языка, как мягкой кисточкой. Он не сбивается с ритма, даже когда она извивается в оргазме, стискивая бедрами его голову. Он дышит на нее, жарко и влажно, и снова целует, и продолжает ласкать, долго-долго, пока она не отстранится, насыщенная и измученная.
Они не разговаривают. Не о чем, собственно.
Сакура приходит поздно ночью, раздевается в темноте, стаскивает платье через голову, тихо ныряет под одеяло. Сакура любит верховодить в постели, и она позволяет ей, радостно и благодарно, податливо раскрывается ей навстречу, прижимается тесно, всем телом. Уроки медицины делают чудеса – от манипуляций с чакрой перед глазами взрываются фейерверки, и Сакура довольно улыбается, поглаживает ее ловкими тонкими пальцами, щекочет языком соски, целует в губы, так нежно, так хорошо, так сладко.
С ней лучше, чем с мальчишками, но в общем-то и гораздо хуже тоже. Потому что они обе знают правду, потому что Сакуру мучает такая же злая тоска, каждый день, каждый час, и они прекрасно понимают, что это не заглушить даже самыми страстными ласками, как ни старайся. Но вместе немножко легче, и это все-таки лучше, чем ничего.
- Он обязательно вернется, - шепчет Сакура в темноту. – Вот увидишь. Они оба вернутся.
Хината кивает, прижимается лицом к теплой груди подруги и плачет, плачет, плачет.
-
-
31.12.2006 в 23:57О Сино и Кибе - как же я люблю, когда в фики вписывают все эти глючности о bloodline limits! То, что странное, уродливое, непонятное. Оба роскошные, тихий Сино и щеночек Киба с его Акамару (этот вообще
ОМГ, как же мне теперь за стол садиться, в голове одни персонажи из Наруто
Хочется то ли плакать, то ли смеяться, то ли, наконец, просто дышать, потому что пока читаешь, о том, что дышать хотя бы иногда надо, забывается.
I want to have your babies
Всего тебе наилучшего в Новом году!
-
-
15.03.2007 в 10:27-
-
10.01.2008 в 20:52Незатасканные персонажи, и, что приятно, читаешь и веришь.
-
-
11.04.2008 в 09:14Это лучший гет из всех, которые я когда-либо читала. Лучший.
Потому что в него вплетаются нити яойных намеков, мммм... (Все-таки я яойщица)
Спасибо. Спасибо огромное
-
-
26.04.2008 в 12:32